Голос женщины задрожал и сорвался. Она стояла у приоткрытой стеклянной двери в кабинет и опиралась на стену, прижимая к лицу смятый платок. Экран древнего телевизора мерцал и рябил, но тётя Фира даже без очков различила возникшую надпись: «Инесса Шлыгина, вдова».
– А зохн вэй агицен паровоз!.. – вырвалось у неё. После чего она вскочила на ноги, обеими ладонями захлопнула себе рот и так, стоя, досмотрела до конца всю передачу.
Рядом с Инессой появился гигант в камуфляже, чуть не лопавшемся на полноватой фигуре. Он обнял женщину и протестующе выставил в объектив пятерню: такое горе у человека, а вы с камерой лезете!
– Орудие преступления было столь же чудовищным, как и вся расправа, случившаяся в этих стенах, – деликатно отворачиваясь от Инессы, продолжал Благой Он был трагически небрит и вообще имел вид проведшего всю ночь на ногах. Однако микрофон держал точно боевую гранату: – Мы помним, кого в древности распинали гвоздями… Вот и мне только что показали ржавый гвоздь, оборвавший жизнь человека трудной судьбы, делавшего добро… Мужа, отца…
Камера показала лучащееся рассветным солнцем окно кабинета и пустое кресло возле компьютера. Оператор быстро изменил фокус, и кресло стремительно приблизилось – так, словно что-то летело к нему от двери. И стало видно, что на высокой кожаной спинке тоже запеклись подозрительные потёки. А на крышке стола стояла в рамочке трогательная фотография улыбающегося двухлетнего мальчика.
– …Но пусть не торжествуют победу те, кто, подослав к Михаилу Шлыгину киллера, хотел вместе с ним убить и нашу надежду, – непреклонно возвестил с экрана Благой. Теперь он стоял на покрытом тающей жижей газоне, а за спиной у него проносились по Варшавской улице автомобили и виднелись раскрытые автоматические ворота. – Им не вытравить семена красоты, разума и добра, во множестве посеянные покойным. И вот первое тому свидетельство: самоотверженная работа на благо общества и страны, которой так много сил отдал ушедший, будет продолжена. Я говорил сегодня с теми, кому выпало сменить у руля погибшего капитана…
Тётя Фира выключила телевизор так, словно он был миной с дистанционным взрывателем, и принялась судорожно одеваться на улицу. Она не особенно понимала, что делает, – только то, что оставаться в квартире вдруг сделалось физически невозможно. Она натянула тёплые чулки, механически всунула ноги в резиновые боты, с ужасом огляделась вокруг – и почти бегом ринулась в коридор, шарахнувшись от двери, за которой спал её постоялец. В руках у тёти Фиры болталась синяя капроновая авоська, тоже подхваченная помимо всякой мысли, просто потому, что без неё она давно уже не представляла себе ежедневных «выходов в свет».
По счастью, коммунальный коридор был пуст, и тётя Фира выбралась на лестницу, не наткнувшись ни на кого из соседей. Потом за спиной тяжело бухнула, закрываясь, пропитанная сыростью дверь подъезда. Тётя Фира зажмурилась от яркого света и остановилась, тяжело дыша и пытаясь собраться с мыслями.
То, что её жилец некогда звался Костей, носил фамилию Иванов и был приятелем Киры, – это она поняла в самый первый день его появления. Поняла, но ни о чём не спросила, нутром ощутив: лишние вопросы этому человеку задавать определённо не стоило… если только она не хотела потерять его из виду навсегда. Она не захотела. И долгое время считала его чуть ли не подарком судьбы, доставшимся ей на старости лет. И вот вчера, то есть вообще-то совсем даже сегодня, он явился домой в половине третьего ночи, и она как ни в чём не бывало зашила глубокую огнестрельную борозду у него на плече. А потом, запершись в ванной и чувствуя себя бойцом незримого фронта, отстирывала тельняшку и свитер, пропитанные кровью и провонявшие порохом. Уж этот-то запах она пока ещё не забыла. Шма-Исраэль!.. Погубитель Кирочки, павший – согласно Благому, от рук наёмного убийцы – в день её смерти. И Кирочкин невенчаный муж с жуткими пустыми глазами и разорванным пулей плечом… Её, тёти-Фирин, жилец Алёша… О, шма-Исраэль…
И ведь – если положа руку на сердце – все эти месяцы она ЗНАЛА. Что он такой же инженер-электрик, беженец из Киргизии, как сама она – Мата Хари. Тарасику шею чуть не свернул. Валю Новомосковских с дружками по одной половице ходить выучил. Тане Дергунковой какую-то бутылку угрохал, после чего она производство своё на квартиру к сожителю перенесла… Некоторые снегирёвские художества тётя Фира видела сама, об остальных ей рассказывали. Киллер… Наёмный убийца… Тётя Фира попробовала примерить ужасное слово к Алёше. Её Алёша!.. Нет!.. Изгадал изгадаш шмей рабо…
Перед глазами побежали чёрные точки. Эсфирь Самуиловна без сил опустилась на ствол тополя, подпёртый обломанными сучьями, точно скамья ножками, и поняла, что надо срочно что-то решать.
Отдохнув немного, она по-прежнему без особой цели побрела к выходу из двора…
– Фирочка! – окликнули её знакомые бабушки, проводившие утреннюю летучку на застеленных газетами скамейках возле детской площадки. – А мы смотрим, мимо идёте, как в воду опущенная, не поздороваетесь? Что-то вы совсем бледненькая сегодня! Давление, поди, скачет из-за погоды?..
– Да… – пробормотала тётя Фира. – Наверное…
– А мы тут моего обсуждаем, – сказала одна из бабушек, Наталья Фоминична, и тётя Фира вспомнила, что она тоже вроде обитала в двух комнатушках одна и ради приварка к пенсии тоже вроде пустила жильца. – Ведь что намедни учинил? – явно не в первый раз стала жаловаться Наталья Фоминична. – Молодо-о-ой!.. Пришёл выпимши, патефон свой на полную громкость, а сам по телефону звонить! Он это, значит, в коридоре себе разговаривает, а мне его музыка как палкой на голове! Выселю!.. – пригрозила она, глядя на тётю Фиру так, словно это та была во всём виновата и выселять предстояло именно её.