Вот тут и сказалось тлетворное влияние жильца. Тётя Фира, которая ещё полгода назад только и способна была бы некоторое время «пускать пузыри», а потом скорее всего расплакалась бы у себя на диване, – эта самая тётя Фира мило улыбнулась водочнице и ответила со спокойным достоинством: «Вы, Таня, говорите так потому, что у вас совсем другие знакомые. Не видали вы хороших людей, моя дорогая. Только таких, которые вас чуть что в милицию с потрохами сдадут…» И удалилась по коридору, и Дергункова целых пять минут не могла собраться с мыслями для ответа.
А вот теперь тётя Фира сидела одна в темноте, и ей было страшно. Алёша успел стать неотъемлемой частью её жизни, и мысль, что с ним что-нибудь может случиться, казалась чудовищной и невозможной. Кирочка некогда рассказывала ей о гибели Кости. О том, как ей снился по ночам перевёрнутый и горящий геодезический грузовик и раненый Костя, отстреливающийся из-за колеса… Тётя Фира куталась в тёплый платок (Кирочкин, между прочим, подарок), грела замёрзшие руки в Васькиной лохматой шерсти и смотрела в окно. И перед глазами у неё неотвязно стояло нечто навеянное тем давним рассказом, но только с поправкой на заснеженное шоссе. Ивангород, конечно, неблизко, но сколько можно ехать туда и обратно, если старт был назначен на девять утра?.. Крутой поворот на скользкой дороге… Свалившийся в канаву перевёрнутый грузовик… Алёшина неживая рука, торчащая из-под снега…
Когда вышли все мыслимые человеческие сроки, она собралась с духом и попробовала дозвониться ему на сотовый телефон. «Вызываемый абонент в настоящее время не отвечает, – уведомил её вежливый автоматический голос. – Пожалуйста, позвоните позже». Куда уже позже? Половина третьего ночи…
Коммунальная квартира успела угомониться. Не плакала дочка Борисовых, не гремела бутылками Таня Дергункова, и даже Валя Новомосковских выключил еле слышно работавший видеомагнитофон. Так что скрип ключа, поворачивавшегося в замке, долетел до слуха тёти Фиры сразу и безо всяких препятствий.
Старая женщина подхватилась с места и выпорхнула в коридор едва ли не прежде, чем вошедший Снегирёв успел закрыть за собой дверь. Тётя Фира имела в виду сперва повиснуть у Алёши на шее и хорошенько всплакнуть, а потом строго потребовать отчёта – где пропадал столько времени и почему не удосужился дать о себе знать?.. Что-то остановило её, она не поняла сразу, что именно. В прихожей тускло горела одинокая лампочка. Она еле-еле рассеивала мрак и создавала мертвенные потёмки, примерно такие же, как в тот дождливый вечер на лестнице перед дверью Кирочкиной квартиры. И в этих потёмках тётя Фира увидела, что глаза у Снегирёва опять были как две дырки в кромешную черноту.
Тётя Фира застыла в дверях, чуть не наступив на Ваську, выскочившего под ноги. Алексей смотрел на неё этими дырками и молчал, и тут она заметила ещё кое-что.
Он был ранен.
Он, собственно, не подавал виду, да и знобить его могло просто от холода, но глаз у бывшей фронтовой медсестры был слишком намётанный. То есть она не взялась бы сформулировать словами, но факт был налицо.
– Так, – сказала тётя Фира и без лишних слов повела его через крохотный тамбур к себе. – Садитесь на табуретку и раздевайтесь до пояса. Давайте помогу…
Снегирёв молча уселся. Она ловко стащила с него мокрую куртку и убедилась, что нюх её не подвёл. Весь левый рукав свитера пропитался густой кровью, а на плече красовалась импровизированная повязка. Тётя Фира мысленно пробежалась по своей аптечке и спросила его:
– У вас есть..?
– В рюкзаке, – сказал Снегирёв. – В правом кармане.
Голос был нормальный, только какой-то отсутствующий. Тётя Фира сходила в «его» комнату и вернулась с пластмассовой коробкой. В коробке нашлось всё необходимое: и жидкость для промывания ран, и специальные нитки, и блестящие изогнутые иголки. Тётя Фира принесла воды, разрезала набрякший кровью рукав и взялась за узел повязки.
– Сейчас будет больно, – предупредила она. Снегирёв посмотрел на неё пустыми глазами и усмехнулся.
Утро двадцать восьмого октября больше напоминало апрельское. Когда, провертевшись несколько часов в некрепком старческом сне, тётя Фира приняла решение вставать и отдёрнула занавеску, вместе с ворвавшимся сквозняком в полукруглое окно хлынул яркий солнечный свет. Несколько поутихший ветер нёс рваные клочки облаков, по крышам мощно таяли залежи вчерашнего снега, а на сверкающем мокром карнизе взахлёб чирикали и дрались воробьи. Тётя Фира облачилась в тёплый халат и на цыпочках проследовала через маленький тамбур, отделявший комнатки от коридора.
Алёша не запирал свою дверь. Эсфирь Самуиловна осторожно приоткрыла её, и Васька, по обыкновению лежавший у Снегирёва в ногах, немедленно поднял ушастую голову, оценивающе глядя на хозяйку: не позовёт ли кормить?.. Что касается самого Алёши – он спал, кажется, в той же позе, в которой тётя Фира оставила его накануне: свернувшись калачиком и так закутавшись в одеяло, что виден был лишь ёжик бесцветных волос на макушке. Тётя Фира осторожно попятилась и притворила дверь, радуясь, что не разбудила жильца. Старой женщине неоткуда было знать, что дремлющее сознание Скунса мгновенно зарегистрировало её появление, взвесило его на предмет возможной опасности – и вновь отключилось, не обнаружив ни малейшей угрозы. Угомонился и Васька, сообразивший, что к миске бежать пока ещё рано. Стараясь не звякнуть, тётя Фира вытащила из-под стола допотопный алюминиевый чайник и отправилась на кухню за водой.