Те же и Скунс - Страница 124

124

– Ницца тоже. Жизнь там, говорят…

– Что?

– Ницца. Город такой. На Лазурном берегу Средиземного моря. Некоторое время назад Елена Викторовна Марьянина вместе с дочерью Настей, няней и гувернанткой вылетели туда из Москвы. Сорокин всё-таки недаром получил кличку «Француз». Но, повторяю специально для вас, Ницца – это не Карельский перешеек. Жизнь там немного дороже. Чуточку. Поэтому он грабит Виленкина. Но это не всё. Он «заказал» Петрухина не сразу. Сначала наезжал на него, требовал денег…

– А это-то вы с чего взяли? – уставился на Пиновскую Дубинин.

– А вот с того. Я всё-таки аналитик, – Марина Викторовна вздохнула и посмотрела на Осафа Александровича, как на непроходимого второгодника. – Вам вот не нравится, что я тут что-то черчу… Врываетесь, орёте на беззащитную женщину… А я так логические задачки решаю, факты друг с дружкой связываю. Вы вот хоть знаете, что отходы из Ясного начали вывозить?

Дубинин хмыкнул:

– Самое интересное – куда…

– Верно мыслите, Осаф Александрович. Но это опять же другой вопрос, как вы любите повторять…

– Не я, Мариночка. Вы, вы.

– …А для нас с вами, Осаф Александрович, главное, что «Балт-прогресс» начал вывозить отходы сразу после убийства Петрухина. Вывод: на покойника давил Француз…

– И много выдавил?

– Вполне кругленькую сумму, – Пиновская сделала на своём листе ещё одну пометку, ничего не говорящую стороннему наблюдателю. – Он получил с партнёров покойного двести тысяч долларов. И переправил на имя дочери в «Лионский кредит»…

– Пора брать! – азартно заявил Дубинин. В кабинет заглянула Наташа:

– Марина Викторовна, вас по спецсвязи. Соединяю?

Пиновская сняла трубку. В ней раздались отдалённые щелчки и гудки, а затем – мягкий баритон, сдобренный сильным эстонским акцентом:

– Коспожа Пиновсккая? С фаами коворитт капит-таан Уно Велисте из Таллинской полиции…

Дубинин всего разговора не слышал, только короткие реплики Марины Викторовны:

– Да… Разумеется… Да… Немедленно. Большое спасибо. Большое спасибо…

Пиновская положила трубку. Глаза её сияли охотничьим блеском, который все сотрудники «Эгиды» знали очень хорошо.

– Ну, Осаф Александрович, это дело надо отметить! Таллинская полиция виленкинские предметы перехватила. Причём в последний момент – в сумке у финской старушки, когда та на паром садилась. Скоро в Питер всё привезут.

– Ну, Марина Викторовна, как хотите, а чаем вы тут не отделаетесь! – воскликнул Дубинин. – Тут нужно кое-что посущественней…

– Старый алкоголик!

– Помилуй Боже! До чего ж у вас грязное воображение. Я-то всего лишь про торт!

Свеча горела на столе…

Токсово находится совсем рядом с Санкт-Петербургом, но последнее время Плещеев, к стыду своему, в заграницах бывал чаще, чем в области. Выезжая новыми районами (не по Тореза, где в данный момент в одиночестве ужинала Людмила, а окольными путями, воровато держась как можно дальше от дома), Сергей Петрович попробовал сосчитать, сколько же лет он в Токсове не был. Получилось – более двадцати. С тех ещё пор, как его родители снимали там дачу.

Городские окраины со времён школьного детства разрослись и сильно переменились. Плещеев ехал по улице Руставели и думал о том, что эту часть города он тоже давненько не посещал. Знакомым повеяло, только когда машина мягко подпрыгнула на переезде и слева показалась церковь.

Сколько раз в детстве Плещеев видел её сквозь окно электрички и узнавал по уродливо погнутому обломку креста, – почему-то всегда под дождём, ветшающую и неухоженную, точно брошенная старуха? Теперь до бывшей развалины добрались хорошие руки. Колокольня отсвечивала нарядной желтизной, маленький купол играл не по-церковному жизнерадостно, отражая последнее сияние дня. Странное дело! В детстве Серёжа Плещеев был пионером, потом комсомольцем и за постепенным разрушением церкви следил без особого душевного трепета: туда, мол, и дорога. И даже теперь, тихо диссоциировав вместе с КПСС, Сергей Петрович не очень следовал велениям времени и не торопился записываться в рьяные демократы и правоверные христиане.

А вот увидел, что вроде бы воспрянула примелькавшаяся церквушка, и неведомо отчего потеплело внутри.

У Плещеева мелькнула даже шальная мысль: а почему не остановиться да не зайти?.. Он не послушался внутреннего голоса и не притормозил. Ощущение какой-то внутренней неловкости удержало его. Он сказал себе, что, во-первых, направляется как бы на не совсем богоугодное дело, а стало быть, и в храм перед этим идти не слишком прилично. Во-вторых, он некрещёный. А в-третьих, просто не знает, в какие часы церквушка открыта.

Сразу три уважительные причины…

И Мурино осталось позади, а Плещеев поехал вперёд, в сгущающуюся темноту. Он вёл машину неторопливо и аккуратно, позволяя спешащим лихачам себя обгонять. Для него с его основательно подпорченным зрением наступало самое пакостное время суток – неопределённые сумерки, когда уже не светло, но ещё окончательно не стемнело. В откровенных потёмках он и то чувствовал себя лучше.

В это время приличным людям полагалось бы возвращаться ДОМОЙ…

Сергей Петрович снова вспомнил Людмилу, и на сердце стало совсем муторно. Он, впрочем, знал: как только он разыщет нужный дом и Даша зажжёт свет на крыльце, это чувство сразу пройдёт.

Свои постоянные интрижки Плещеев вовсе не воспринимал как «настоящие» измены жене. Всерьёз влюбиться в другую, надумать уйти к ней от Людмилы – вот это да, это измена. Ни о чём подобном у него даже и мыслей не возникало. А то, что с ним время от времени приключалось – Господи Боже, да было ли тут вообще о чём говорить?.. По-настоящему он любил только Людмилу и знал, что будет любить её всю свою жизнь, до гробовой доски. Ну а мимолётные увлечения, вызванные здоровым мужским любопытством… увлечения, не касавшиеся души, не затрагивавшие его единственную любовь… Невинные шалости. Игра да и только.

124