Те же и Скунс - Страница 117

117

Окончательно озверев, Кефирыч с Лоскутковым решили наплевать на современные средства связи и явиться лично. По старинке. Оно как-то надёжней…

К этому времени пятеро мальчишек и собака вернулись домой и столпились у дверей ванной – мыть после улицы руки.

– Ну как дела, Шура? – спросил у найдёныша Лоскутков.

– Здорово, дядя Саша!.. Мы с Драконом… Вы видели, какой у него хвост? Я бы здесь насовсем остался… – Он помолчал. – Только бабушку жалко…

– А как зовут твою бабушку?

– Бабушка Надя. Надежда Борисовна.

– А фамилию знаешь?

– Не-а…

– Эх… – Лоскутков вздохнул. – Ну играй. Найдем твою бабушку.

На двери красовалась табличка: «Капитан милиции О. П. Галкина». Кефирыч хотел немедленно вломиться вовнутрь, но Саша остановил его и вежливо постучал.

– Подождите, я занята, – раздался изнутри женский голос. Приятным его даже при большом желании нельзя было назвать.

Эгидовцы переглянулись и подперли стену. Лоскутков посмотрел на часы. Три минуты… пять, семь, десять… Саша покосился на Семёна Никифоровича и увидел, что у того с лица стали исчезать веснушки. Это был очень плохой признак.

– Всё!.. – рявкнул великан. – Иду убивать!..

Дверь детской комнаты с треском сокрушила какую-то мебель, и взору эгидовцев предстала банальнейшая картина. Ольга Петровна Галкина внимательно вглядывалась в круглое зеркальце на подставке, тщательно наводя макияж.

– Я же сказала, я занята!.. – возмущённо повернулась она к незваным гостям. Со щёк у неё свисали полоски свежей огуречной шкурки. Обалденно полезная, говорят, процедура для кожи.

Кефирыч вдруг садистски заулыбался и выдал:

Не могу ходить одна
На поле огуречное:
Вот ведь выдумала плод
Природа бессердечная!..

– Что вы себе позволяете?! – взвилась капитан Галкина. – Я при исполнении нахожусь!

Но Кефирыча было уже не остановить:

Долго в зеркало глядела
На нетронутое тело:
Жалко мне – не портишь ты
Этой дивной красоты…

– Я не потерплю! – взвизгнула капитан милиции.

– А пошла ты, – спокойно сказал Лоскутков. – Не пугай, пуганые. АОН себе завела, чтобы знать, когда начальство звонит?

Кефирыч скрестил руки на груди и в упор разглядывал покрывшуюся пятнами Ольгу Петровну.

Что-то в тоне и манерах этих людей насторожило капитана Галкину, и основной инстинкт – инстинкт самосохранения – мощно заявил о себе. Она сделала усилие, убрала в стол зеркальце и косметику, и, положив руки в форменных рукавах на крышку стола, напряжённо проговорила:

– Слушаю вас.

Переговоры вёл Лоскутков. Кефирыч стоял молча, но взгляда с женщины не сводил, и капитан Галкина косилась на него, как на готовую ахнуть боеголовку.

– Так… – уже спокойнее сказала она наконец. – Я вас поняла. Буду звонить в Управление.

– Бабушка!.. Бабуленька!!! – завопил Шушуня, увидев на пороге пожилую, бедно одетую женщину. – Баба Надя пришла!..

Надежда Борисовна расплакалась, прижала внука к себе и долго не отпускала.

– Спасибо вам большое… спасибо… – бесконечно повторяла она, то и дело вытирая глаза. – Нашёлся, Господи, а я уж не знала, что думать… Пропал, думаю, наш Шушунечка… звоночек наш… никогда больше мы его не увидим… – И она зарыдала в голос.

Сообща они еле убедили её отпустить внука вместе с фаульгаберятами на улицу – вывести напоследок Дракона. Ей всё казалось, что Шура опять куда-нибудь пропадёт. Удивительное дело, но когда Семён Никифорович дозвонился до Надежды Борисовны Бойко, она разговаривала с ним по-деловому, даже суховато. Зато теперь, когда напряжение миновало…

– Это Саша в метро вашего внука нашёл, – сообщил ей Фаульгабер.

– Да что… – смутился командир группы захвата. – Он мне и про вас рассказал, и про то, как вы его стрелки различать научили…

Это сообщение почему-то заставило Надежду Борисовну в очередной раз прижать к глазам мокрый платок:

– Он такой хороший мальчик, такой славный… А живём – вы себе представить не можете… Каждый день крик, ссоры, скандалы… В доме есть нечего, а ему хоть бы что… Это я про отца его… Я уж дочке – лучше пусть никакого отца не будет, чем такой! Название одно!.. Денег и то… Не в дом, а из дому…

– А дочь ваша..?

Надежда Борисовна только горестно покачала головой.

– Да он с первого дня пил. До свадьбы ещё всё было ясно. А она мне: «Я его перевоспитаю, мама, вот увидишь». Ну, вот и перевоспитала… В кои-то веки с ребенком отправился погулять…

Мужчины молча переглянулись.

– И нет и нет… Мы уже больницы обзванивать, милиции всякие… – продолжала свой рассказ Надежда Борисовна. – Всё без толку… У меня сердце колет, думаю, только приступа не хватало, ещё Верочке со мной хороводиться… И вот посреди ночи является! Мы бросились, а он стоит грязный весь, мятый и – один! Веруша ему: «Где ребёнок?!» А он с оловянными зенками: «Не знаю»…

Надежда Борисовна помолчала. Фирменные пирожки Фаульгаберши нетронутые лежали перед ней на тарелочке.

– Как я на месте его не убила, не знаю. Вера плакать, кричать на него, а он себе в комнату – и спать завалился. А ей с утра на работу… Платят-то им подённо, не выйдет – и денег не будет… Пошла, куда денешься… А тут и вы позвонили…

Орехово – Петербург

Снегирёв помнил: когда он закончил школу, первое сентября лишь через несколько лет сделалось для него обычным днём, открывающим очередной месяц, и навсегда перестало подсознательно быть роковым рубежом. Этот рубеж неотвратимо надвигался сквозь лето, знаменуя не слишком-то желанное начало учебного года. С его контрольными, вызовами на уроках и множеством иных неприятностей… Поэтому Алексей искренне сочувствовал Стаське, которой менее чем через неделю предстояло изображать радостную встречу со школой. Заглянув к Жуковым двадцать четвёртого августа, он узнал, что Стаську собирались везти из Орехова в город, и вызвался съездить за ней сам.

117