Те же и Скунс - Страница 101

101

– Тихо, ша! – сказал Журба и отбросил в угол опустевшую баночку. Жестянка жалобно задребезжала по цементному полу. – Хватит базарить, переодеваемся!

Обмундирование раздобывалось на заказ, точно по мерке.

– А тебе идёт!.. – заржал кто-то, когда несколькими минутами позже Андрей прошёлся по комнате в безупречном облачении капитана госавтоинспекции. Он был и вправду словно с плаката, который ещё недавно можно было видеть в автошколах и детских садах. Красивый, сильный, подтянутый… Лучший друг водителя и пешехода, гроза нарушителей…

Остальные входили в образ так же легко. Все были ребята толковые, в армии служили и разбирались, что к чему.

– Нет, до чего хорошо, когда милиция охраняет! – сказала одна из покупательниц, ворошивших сваленную в проволочные корзины ношеную детскую обувь. Она уже нашла подходящий сапожок и теперь пыталась отыскать ему пару, но всё-таки подняла голову, провожая глазами статных вооружённых парней. – И лица какие хорошие…

– Вашими устами да мёд бы пить, – остановилась другая женщина, уже направлявшаяся к кассе. Она держала в руках маленькие потрёпанные кроссовки. – Люди каждый день говорят, теперь что милиция, что урки, всё едино. Вот у зятя с работы молодого парня так избили, так избили! Сам чернявый, а паспорта с собой не было показать…

Андрей Журба слышал этот разговор, поднимаясь наружу по бетонным ступенькам. Он усмехнулся, незаметно поправляя ремень. Кажется, тренировка начиналась успешно.

Очень вкусный чак-чак

– Ты за кого меня держишь, дядя Кемаль? За идиота?..

Кемаль Губаевич Сиразитдинов опять сидел в пустой квартире на углу Оранжерейной, наедине с таинственным посетителем. После двух предыдущих визитов (получал заказ на Петрухина, потом приходил за наличными…) сын астраханского бахчевода попривык к ночному велосипедисту. И почти перестал бояться его, окончательно решив для себя, что приезжает к нему, конечно, не Скунс. Нормальные киллеры так себя не ведут. А уж эту публику дядя Кемаль насмотрелся. Знал, что к чему Вот и вышло, что он надумал изложить Скунсову посреднику личную просьбу, которую, зная способности дяди Кемаля по решению деликатных вопросов, передал земляк и добрый знакомый.

Кемаль Губаевич никак не ждал, что нарвётся на такой резкий и даже грубый отпор…

– Не сердись, дорогой, – он примирительно поднял руку, успокаивая строптивого гостя. Да кто ты есть, чтобы так со мной разговаривать, неслось тем временем у него в голове. Сын ишака!.. Ты должен сказать «Слушаюсь, хозяин!» и бежать делать, что тебе говорят!.. Дядя Кемаль улыбнулся, полагая, что собеседник не догадывается о его истинных чувствах. – Ну ты сам посуди, человек о помощи просит. Пропадает, можно сказать. Хороший, уважаемый человек…

И с какой стати я тебя, скотину, ещё уговариваю? Я вообще должен был бы тебе конвертик отдать и ни о чём больше не беспокоиться…

Земляку Кемаля Губаевича, правду сказать, жилось в Питере и в самом деле несладко. По обмену ему досталась комната в трёхкомнатной коммуналке на Петроградской, куда он и въехал с престарелой матерью, детьми и супругой. Две другие комнаты в квартире занимал одинокий сосед. Неравенство было вопиющим уже само по себе, и к тому же сосед, словно в насмешку, на своей жилплощади появлялся не чаще раза в неделю. Где-то на Васильевском острове у него была невенчаная жена, у которой он большей частью и обитал.

То есть самое естественное решение вопроса прямо-таки напрашивалось. Кемаль Губаевич был уверен, что посредник даст согласие так же легко, как и в их первую встречу. Ну действительно. Если этот Скунс вправду так хорош, как все о нём говорят, – трудно ему «сделать» ничего не подозревающего мужичонку? Лёгкая разминка. Неужели деньги не нужны стали? Тогда зачем было Доверенное Лицо заводить?..

– А может, – осторожно спросил дядя Кемаль, – Скунс ещё немножко подумает? А, дорогой?

Такую форму общения он сам для себя придумал и очень ею гордился. То ли «а я знаю, кто ты такой, но не скажу», то ли «я со Скунсом через тебя говорю, а самого тебя мелко вижу». В общем, «Виннету всё сказал», как у индейцев в кино.

Однако вопрос задан был зря. Дядя Кемаль осознал это, ещё не успев закрыть рот. Зрачки его собеседника вдруг жутковато расширились во весь глаз и стали двумя дырами в августовскую темноту за окном. Продолжалось это мгновение, но дядя Кемаль, что называется, сразу всё понял.

– Твой земляк – идиот, – очень тихо проговорил ночной гость. – Денег ему на киллера сколько собрали? Полтинник? Приличную квартиру в любом районе можно купить… Ах, он именно эту? Привык?.. Значит, соседу квартиру купит пускай. Он у тебя кем работает?

– Да он пока… Он творческий человек, приехал в Союз писателей поступать…

Дядя Кемаль услышал собственный голос и с отвращением понял, что пролепетал эти слова. Он, Кемаль Губаевич Сиразитдинов, уважаемый, известный в городе человек, чьим речам внимали с почтением и опаской. Он испугался, и всерьёз. А тем, кто пытался на него наезжать, дядя Кемаль не прощал.

– Творческий, – недобро усмехнулся велосипедист. – Ещё один графоман явился Петербург завоёвывать! Два года уже, и всё «пока»?

И опять дядя Кемаль не подал виду, хотя очень обиделся. Он не вполне конкретно представлял себе, что такое графоман, но к земляку это не относилось. У земляка было восемь книжек, отпечатанных за свой счёт ещё в Астрахани и красиво переплетённых в дерматиновые обложки с тиснением. Одну книжку дядя Кемаль даже прочёл, и она ему понравилась. Больно уж смелым и благородным был главный герой.

101